В детстве Давид Бурлюк, в драке с собственным братом потерял глаз, но превратил свой ущерб в роскошную деталь своего облика. Толстый, похожий на патриция и пухлого ребенка, в роскошных костюмах, в цилиндре из черного шелка, с расписанной щекой, с жемчужной каплевидной серьгой в ухе, с огромным лорнетом, Бурлюк в азарте спора мог ухватить своей лапой сверкающий стеклянный глазище и угрожающе замахнуться им на публику.
Живописец и поэт, он печатал манифесты, придумывал экстравагантные акции, издавал экспериментальные сборники и организовывал выставки. Художник утверждал, что написал 16 000 картин. Он начинал как импрессионист, но вскоре стал одним из главных мастеров русского авангарда. Василий Кандинский назвал его «отцом русского футуризма», и этот титул не без усилий самого Бурлюка закрепился за ним в истории искусства.
Довольно интересная отсылка к творчеству Давида Бурлюка есть в романе Виктора Пелевина "Чапаев и Пустота". Конечно, это все художественный вымысел и никакой концептуальной иконы под названием "Бог" Давид Бурлюк не рисовал, но вполне допускаю, что мог бы... Как думаете?
...Он протянул Сердюку большой лист, покрытый тонким слоем защитной кальки. Только прошу вас, осторожнее.
Сердюк взял лист в руки. Это был кусок пыльного сероватого картона, судя по всему, довольно старого. На нем черной краской сквозь грубый трафарет было косо отпечатано слово «Бог».
Это русская концептуальная икона начала века, сказал Кавабата. Работа Давида Бурлюка. Слышали про такого?
Что-то слышал.
Он, как ни странно, не очень известен в России, сказал Кавабата. Но это не важно. Вы только вглядитесь!
Сердюк еще раз посмотрел на лист. Буквы были рассечены белыми линиями, оставшимися, видимо, от скреплявших трафарет полосок бумаги. Слово было напечатано грубо, и вокруг него застыли пятна краски все вместе странно напоминало след сапога.
Сердюк поймал взгляд Кавабаты и протянул что-то вроде «Да-ааа». Сколько здесь смыслов, продолжал Кавабата. Подождите, молчите я попробую сказать о том, что вижу сам, а если упущу что-нибудь, вы добавите. Хорошо?
Сердюк кивнул.
Во-первых, сказал Кавабата, сам факт того, что слово «Бог» напечатано сквозь трафарет. Именно так оно и проникает в сознание человека в детстве как трафаретный отпечаток, такой же, как и в мириадах других умов. Причем здесь многое зависит от поверхности, на которую оно ложится, если бумага неровная и шероховатая, то отпечаток на ней будет нечетким, а если там уже есть какие-то другие слова, то даже не ясно, что именно останется на бумаге в итоге. Поэтому и говорят, что Бог у каждого свой. Кроме того, поглядите на великолепную грубость этих букв их углы просто царапают взгляд. Трудно поверить, что кому-то может прийти в голову, будто это трехбуквенное слово и есть источник вечной любви и милости, отблеск которых делает жизнь в этом мире отчасти возможной. Но, с другой стороны, этот отпечаток, больше всего похожий на тавро, которым метят скот, и есть то единственное, на что остается уповать человеку в жизни. Согласны?
Да, сказал Сердюк.
Но если бы все ограничивалось только этим, то в работе, которую вы держите в руках, не было бы ничего особенно выдающегося весь спектр этих идей можно встретить на любой атеистической лекции в сельском клубе. Но здесь есть одна маленькая деталь, которая делает эту икону действительно гениальной, которая ставит ее я не боюсь этих слов выше «Троицы» Рублева. Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю, но, прошу вас, дайте мне высказать это самому. Кавабата сделал торжественную паузу.
Я, конечно, имею в виду полоски пустоты, оставшиеся от трафарета. Их не составило бы труда закрасить, но тогда эта работа не была бы тем, чем она является сейчас. Именно так. Человек начинает глядеть на это слово, от видимости смысла переходит к видимой форме и вдруг замечает пустоты, которые не заполнены ничем, и там-то, в этом нигде, единственно и можно встретить то, на что тщатся указать эти огромные уродливые буквы, потому что слово «Бог» указывает на то, на что указать нельзя. Это почти по Экхарту, или… Впрочем, не важно. Много кто пытался сказать об этом словами...
